Итак, мы приступаем к реконструкции древнейших религиозных представлений, – к реконструкции их как некоего системного единства. В него, я думаю, органически входят формы религии, о которых шла речь в предыдущих главах, но, очевидно, в своеобразной, свойственной лишь этой эпохе конфигурации. Предлагаемый опыт реконструкции опирается на конкретные археологические и этнографические материалы; первые относятся к раннему, среднему и позднему палеолиту, вторые – к наиболее архаическим культурам, известным этнографии. Взаимно дополняя друг друга, данные археологии и этнографии позволяют воссоздать с наивозможной полнотой первоначальные этапы формирования религии, ее исходные формы.

Древнейшие свидетельства этого процесса заложены в памятниках палеолита. Религия возникает вместе с первыми проблесками человеческой мысли и развивается как органическая часть формирующегося общественного сознания, отдельные сферы которого – мифология, искусство, этика, протонаучные представления и сама религия – синкретически взаимопереплетены. Все эти сферы сознания выступают первоначально в едва ощутимых, элементарных формах ; их подлинное бытие еще впереди. Входя в это синкретическое целое, религия уже с момента своего возникновения обладает все же некоторыми присущими лишь ей чертами, позволяющими выделять ее как особую сферу общественного сознания.

Вероятно, уже начало человеческой мыслительной деятельности ознаменовалось какими-то простейшими магическими актами, представлявшими собою как бы продолжение практически ориентированной орудийной деятельности. Наряду с этим в формирующемся человеческом сознании постепенно складывались и идеи более отвлеченного характера как условие возникновения первых религиозных концепций, как поиски – сначала робкие, затем все более смелые – некоей абсолютной реальности. Это было "прорывом" естественной эволюции, возникновением качественно нового явления – человеческого разума, способного осознать и себя, и свое место в мире, наделенного способностью к сознательному творчеству, к постижению и творческому преображению мира. Появление религии наиболее полно выразило становление этого нового, невиданного прежде явления.

О формировании человеческого сознания, сопровождавшем становление человека, с несомненностью свидетельствуют находки орудий и жилищ, оставленных архантропами. Самые ранние бесспорные орудия, древность которых достигает 2,5 млн. лет, принадлежат еще ранним гоминидам. Орудия эти разнообразны и предназначены для различных производственных функций. Орудийная деятельность этих предков человека и их непосредственных потомков характеризовалась целенаправленностью и целесообразностью – свойствами сознательной трудовой деятельности. Формировались социальные механизмы передачи производственных навыков и иных достижений из поколения в поколение. О становлении социальных связей свидетельствуют и остатки древнейших в мире бесспорных жилищ в Олдувае (Африка). В ашельских памятниках, возраст которых составляет около 900 тыс. лет, обнаружены следы овладения огнем. Археологические материалы этой и предшествующих эпох, начиная с появления самых ранних жилищ и первых признаков пространственного расчленения труда, свидетельствуют о все углубляющемся усложнении общественной жизни, о ее пространственной и временной организации. Формирующиеся люди все более овладевали пространством и временем, все более "очеловечивали" их.

Антропосоциогенез, формирование человека и общества, был процессом диалектически сложным и взаимообусловленным. Можно высказать предположение, что развитие человека как разумного общественного существа было условием, стимулом развития его физической организации, которая как бы запаздывала, отставала от развития сознательной, социально направленной деятельности, а морфологическая эволюция была, в свою очередь, условием дальнейшей эволюции сознания.

Если судить об архантропах – людях раннего палеолита – и палеоантропах – людях среднего палеолита – "по их делам", по следам их деятельности, последняя с очевидностью свидетельствует о том, что она имела сознательный, целенаправленный, социально детерминированный характер, являлась выражением активности человеческого разума, достигшего определенной степени развития. А это дает основание думать, что уже у архантропов складывались предпосылки для развития религиозных представлений, органически слитых с другими элементами формирующегося сознания, синкретического по своей природе. Эти предпосылки реализовались первоначально в формах, которые если и были объективированы материально, то эта объективация оставалась настолько случайной, эфемерной, что едва ли могла отразится в памятниках археологии. Это и были те элементарные магические действия, которыми сопровождалась утилитарная по своей направленности деятельность – охота, освоение окружающей территории, взаимоотношения с другими человеческими коллективами. Результаты этой деятельности были, как правило, непредсказуемы, их проблематичность проходила через сознание и приводила к тому, что поведение людей принимало двойственный характер – и адаптивный, и нададаптивный одновременно. Деятельность нададаптивная была органическим продолжением деятельности адаптивной, она рассматривалась как необходимая для достижения определенных целей и опиралась на действия, орудия, символы, "дополнительные" по отношению к действиям и орудиям, непосредственно утилитарным. Нечто аналогичное наблюдается у современных охотников и собирателей – когда, например, австралиец-абориген обращается во время охоты к помощи особого символического орудия – гуделки, к особым словам и действиям, в его понимании столь же необходимым как преследование животного и метание копья. Возникнув, нададаптивная деятельность начала обрастать комплексом специфических представлений, своего рода "теорией" магии.

Но даже непредсказуемость, проблематичность "обычных" действий, неуверенность в их эффективности не были обязательным условием возникновения магии: для первобытного сознания последняя была естественным продолжением утилитарной деятельности и наряду с нею, на равных правах, на тех же основаниях входила в производственную, бытовую и любую иную практику. Дихотомии "естественного" и "сверхъестественного" для первобытного сознания не существует.

Наряду с магией, в эту сферу, в самую начальную пору ее становления, могла входить и фетишизация орудий, наделение их особыми свойствами, "дополнительными" по отношению к свойствам резать, долбить, раскалывать, убивать. Орудия, а вместе с ними и другие предметы и явления материального мира, приобретали магико-религиозные свойства.

По мере "очеловечивания" пространства и времени принцип нададаптивности и дополнительности играл все более заметную роль, становился неотъемлемым свойством общества и культуры, пронизывая собою все поведение человека, его сознание, язык, плоды его творческой деятельности. Объективно рассуждая, неадаптивные, избыточные формы поведения "создают" мир, который человеку, преследующему лишь утилитарные цели, непосредственно не нужен. Однако для первобытного человека этот мир нужен не меньше, чем его орудия, его жилище, чем мир утилитарных вещей и действий. Для него оба мира составляют некое единое пространство, части которого взаимодополняют и обусловливают друг друга.

Первые бесспорные свидетельства религиозно-магических представлений мы встречаем лишь в ашеле, где они выступают уже в сравнительно развитом виде, что предполагает предшествующую историю их формирования. Несомненно, духовная жизнь людей этой эпохи, их религиозные представления, были значительно многообразнее того, о чем мы можем судить на основании дошедших до нас археологических свидетельств. Перед нами – лишь вершина айсберга. Очень многого мы не знаем – всего того, что не оставило материальных следов, фиксируемых археологией. Вот почему так важны сравнительные этнографические материалы, раскрывающие все богатство духовного мира первобытного человека.

Что же говорят о становлении религии археологические находки, относящиеся к раннему палеолиту? У порога зимнего жилища в гроте Лазаре на юге Франции, – оно относится к среднему плейстоцену, его древность около 200 тыс. лет, – обнаружен череп волка, из которого был вынут мозг через отверстие, проделанное в теменной кости. Люди положили его здесь, покидая пещеру с наступлением весны.¹ Зверь, видимо, призван был охранять жилище до возвращения его обитателей в начале следующей зимы. Съев его мозг, они и сами приобщились к его силе. Такой же череп волка обнаружен у порога второго жилища в той же пещере. Раскопки в гроте Лазаре говорят не только о сравнительно высоком уровне общественной и хозяйственной жизни, но и о наличии каких-то религиозно-магических представлений. Как и в ашельской стоянке Лазаре, волк оставался хранителем очага и жилища и значительно позднее. На некоторых позднепалеолитических стоянках Восточной Европы обнаружены кости этого зверя. Как правило, их находят у очагов. В Мезине у очага найден целый скелет волка, кости которого сохранили анатомический порядок. Череп волка был укреплен и на крыше над входом в одно из мезинских жилищ, а вокруг жилища брошены скелеты трех волков.

В раннепалеолитических пещерах Кавказа обнаружена группа памятников, свидетельствующих о признаках зарождающегося культа пещерного медведя: череп медведя с ритуальной шлифовкой клыков в пещере Кударо III, черепа и кости медведей в культовой (как считают археологи) Верхней пещере Цуцхватской горной системы, тайник с черепами медведей в Азыхской пещере.² На зарождение этого культа в ашеле, возможно, указывает и захоронение костей этого зверя в пещере Кударо I.

Необходимо сразу предупредить, что говоря в этой главе о памятниках археологии палеолита, я употребляю слово "культ" главным образом в целях краткости и удобства. Речь, разумеется, идет не о культе (черепов, зверей, орудий и т.п.) в том понимании, какое мы привыкли вкладывать в явления религиозного культа, свойственного стадиально, культурно-исторически более поздним эпохам. В раннем и среднем палеолите речь идет, скорее, о концентрации первых проблесков понятия священного на тех или иных предметах или явлениях, выделенных первобытным сознанием из множества других предметов и явлений окружающего мира. Однако очевидные признаки возникающего культа мы наблюдаем уже здесь – и это особенно заметно в манипуляциях с останками медведей.

Замечательными свидетельствами возникающего культа пещерного медведя в среднем палеолите являются пещеры Драхенлох, Регурду и многие другие. Так, в пещере Драхенлох, в Швейцарии, между стеной пещеры и искусственным каменным барьером найдены многочисленные кости медведя, главным образом длинные кости конечностей и черепа. Это не было хранилищем мяса – исследования показали, что на костях, помещаемых в хранилище, уже не было мышц. Медвежьи черепа и длинные кости были сложены также в каменных ящиках. Предпочтение отдавалось черепам молодых особей, причем многие черепа лишены нижних челюстей. – закономерность, которая наблюдается и в палеолитических захоронениях детских черепов.³ Пещера Драхенлох расположена не в оптимуме ареала добывания медведя, а "на границе с небом". И чем труднее было восхождение к памятнику, тем ярче была выражена его "символическая сущность". Вся атмосфера Драхенлоха "передает какие-то гиперболические усилия пробуждавшейся общественной фантазии, которая привела добытчиков зверя в эти заоблачные выси и заставила их здесь аккумулировать громадный – по тем временам – коллективный труд".⁴

Подобная картина наблюдается в других горных пещерах Швейцарии, Германии и Австрии – Вильденманнлислох, Петерсхеле, Драхенхеле. В пещере Зальцофенхеле в трех нишах, на подставках из камней, находилось по одному медвежьему черепу, одинаково ориентированных и покрытых золой.⁵ Преднамеренное расположение медвежьих черепов отмечено и в некоторых других мустьерских пещерах. Так, в пещере Клюни (Франция) обнаружено пять медвежьих черепов, образующих круг, три из них покоились на специально подложенных камнях. В пещере Фюрти, в небольшой камере, открыто восемь медвежьих черепов, также размещенных по кругу, шесть из них на специальных каменных подставках.⁶ В пещере Ветерника (Югославия) найдено хранилище тридцати пяти черепов пещерного медведя, шесть из которых стояли друг за другом у стены лицевыми костями в сторону входа в пещеру, образуя группу, окруженную лопатками пещерного медведя, а в одном из очагов находился череп медведя с обгоревшей поверхностью. Вблизи от входа в пещеру, под плитой, хранился череп волка, а под другой плитой, среди костей медведя, лежали три черепа неоантропа.⁷ Комплекс в пещере Ветерника относится к началу позднего палеолита, но продолжает традиции мустьерских пещерных комплексов, совмещающих искусственные захоронения останков животных и человека.

Среди памятников этого типа особенно впечатляет святилище в пещере Регурду. В глубине пещеры, в одном из каменных сооружений находились кости пяти или шести медведей, в другом кости медведя лежали в четырехугольной яме и были покрыты тяжелой каменной плитой около двух метров в поперечнике, в третьем череп медведя был покрыт облицовкой из камней. В этот "медвежий" комплекс непосредственно входило и погребение человека.⁸

Все свидетельствует о том, что "медвежьи" пещеры являются скорее всего святилищами медвежьего культа, связанными с магией возрождения. Труднодоступность этих пещер, отсутствие доказательств того, что древние люди обитали в них постоянно или что хранилища медвежьих черепов и костей имели какое-либо утилитарное назначение – все это заставляет вспомнить труднодоступные, не обитаемые постоянно пещеры-святилища позднего палеолита, о которых речь пойдет дальше.

Вспоминаются и значительно более поздние многочисленные, широко распространенные и уже поэтому достаточно красноречивые этнографические свидетельства медвежьего культа у охотничьих народов Севера. Многие из них – например, печорские коми – совершали ритуальные погребения головы медведя или его костей. Ритуальное захоронение медвежьих черепов, наряду со следами ритуального огня, сохранила и древняя Канинская пещера-святилище на северном Урале; более двадцати черепов были сложены здесь в одном месте.⁹ Обские угры снимали с убитого медведя шкуру и вместе с головой и передними лапами уносили на "медвежий праздник", после чего череп вешали на дерево, что символизировало погребение медведя у "древа жизни", его смерть и возрождение; так же поступали якуты и некоторые народы Дальнего Востока. Для айнов медведь был посланником богов: он приносил им дары богов – шкуру и мясо. Каждую весну айны стремились добыть медведицу, чтобы убить ее и отослать ее душу обратно к богам: душа медведицы возрождалась и приносила новый приплод. Медвежат айны воспитывали в течение нескольких лет, а потом так же точно и с той же целью возвращали богам. В основе таких обычаев находится широко распространенное у охотничьих народов представление о возвращении убитого зверя, о вечном возрождении жизни. В этом отношении медвежьи праздники народов Севера и Дальнего Востока, связанные с культом медведя, особенно характерны. Аналогия мустьерским погребениям черепов и костей медведя лежит здесь как бы на поверхности. Возможно, что ритуальное поедание зверя с последующей заботой о его черепе и костях и продуцирующие обряды аборигенов Австралии и других архаических охотников, в основе которых заложена та же идея возрождения жизни, восходят к общему палеолитическому источнику как к своему архетипу.

Все это говорит и о том, что создание святилищ стало традицией уже в среднем палеолите, и эта традиция продолжалась потом на протяжении всей последующей истории человечества. А это означает, что уже люди этой далекой эпохи вычленяли из окружающего "обыденного" пространства особые, священные зоны, что понятие священного уже оформилось в их сознании. Понятие священного стало отныне тем стержнем, вокруг которого концентрировалась формирующаяся религия, материализовалась религиозная деятельность, осуществлялась сакрализация пространства и явлений окружающего мира, сакрализация времени, ибо и в нем вычленялись особые периоды обрядовой деятельности.

Находки в европейских пещерах мустьерского времени, погребение в Тешик-Таше (Узбекистан), где скелет юного неандертальца был окружен рогами горного козла,¹⁰ свидетельствуют о существовании сложного комплекса представлений, в котором угадываются признаки охотничьей и продуцирующей магии, направленной на сохранение и восстановление природного и человеческого миров. Не случайно в Регурду к погребению медведя примыкало погребение человека, в Ветернике человеческие черепа лежали среди костей медведя, а в Тешик-Таше тело погребенного было окружено рогами другого культового животного и объекта охоты, горного козла. Элементы этого религиозного комплекса были, скорее всего, едва намечены и образовывали некое синкретическое единство; наиболее заметным и устойчивым составляющим этого комплекса была продуцирующая магия возрождения природного и человеческого начал.

Пещера Базуа, в Северной Италии, донесла до нас следы, возможно, древнейшего синкретического обряда, совмещающего производственную магию, продуцирующую обрядность, связанную с культом медведя, и инициации подростков. Пещера долгое время служила пещерному медведю естественной берлогой. Среди многочисленных отпечатков ног на полу ее преобладают юношеские, а на стене пещеры обнаружены следы глиняных шаров, концентрирующиеся там, где у основания стены находится монументальный сталагмит зооморфной формы, покрытый слоем глины. А.Д.Столяр полагает, что верхняя часть сталагмита покрывалась шкурой и головой медведя, образуя своеобразную натурально-изобразительную конструкцию, чем сходство сталагмита с медведем лишь усиливалось.¹¹ Принято истолковывать все это как свидетельство охотничьей магии. Охотники, скорее всего подростки, метали глиняные шары в сталагмит, напоминающий зверя, а шары символизировали их метательное оружие. Такая интерпретация напрашивается как бы сама собой. Не совсем ясно, правда, зачем нужно было вместо охотничьего копья пользоваться глиняными шарами; быть может, чтобы не повредить "мишень"? Несомненно одно: пещера Базуа с ее естественно-зооморфным рельефом использовалась в ритуально-магических целях, а преобладание юношеских следов указывает, вероятно, на посвятительный характер ритуала.¹²

Но ритуал, как я думаю, по своему содержанию выходил за пределы только инициации, связанной с охотничьей магией. Если зооморфный сталагмит, действительно, "обстреливался" глиняными шарами, символически замещающими настоящее оружие, в этом усматривается символическое умерщвление зверя как условие его последующего возрождения – ход мысли, как мы знаем из этнографических глав этой книги, типичный для первобытной продуцирующей деятельности. Вспомним, что и в медвежьих праздниках народов Севера и Дальнего Востока ритуальное умерщвление медведя "предшествует" его последующему возрождению. Структура медвежьего праздника как единого ритуального комплекса состоит из трех частей – ритуального умерщвления зверя, коллективного потребления добычи и ритуального воскрешения зверя. Наличие этой схемы прослеживается и в мустьерских "медвежьих" пещерах, ритуальных хранилищах медвежьих черепов и костей, где, в частности, о потреблении медвежьего мяса говорят следы кострищ. Здесь перед нами наглядное свидетельство продуцирующей обрядности, а следовательно, и существования уже в палеолите идеи магического возрождения природного мира. Прежняя датировка пещеры Базуа, которую относили к мустьерской эпохе, пересматривается: на основании радиоуглеродных исследований ее относят теперь к позднему палеолиту.

Известен еще один замечательный памятник, в котором своеобразно совмещены зоолатрия и культ орудий, где, как и в пещере Базуа, наглядно выступает синкретический характер самой первобытной религии, взаимопроницаемость ее форм. Речь идет об Эль-Геттаре в Северной Африке – культовом сооружении атерийской культуры, относимой к мустьерскому времени. Это – конусовидное нагромождение каменных шаров либо естественной формы, либо частично обработанных. Лучшие шары были положены на вершину сооружения, а под ним скрывались кости животных и до двух тысяч каменных орудий.¹³ Характерно, что упомянутое выше святилище в Канинской пещере, относящееся к иной части света и иной, более поздней эпохе, заключало в себе тот же синкретический комплекс идей и было не только хранилищем медвежьих черепов и костей жертвенных животных, но и огромного количества наконечников стрел.¹⁴ А стрелы, будучи основным видом охотничьего и боевого оружия, играли в то же время важную роль в магической обрядности и были предметом фетишистского культа.

Большой интерес представляют находки в пещере Бломбос, в Южной Африке. Здесь, по сообщениям в прессе, найдены каменные наконечники, искусно обработанные техникой отжима, характерной для позднего палеолита. Они могли иметь символическую, быть может, культовую функцию, так как слишком хороши, чтобы использоваться как охотничье оружие. Обнаружены здесь и куски охры с вырезанными на их поверхности перекрестными штрихами. Приблизительный возраст памятника – от 100 тыс. до 70 тыс. лет. Это по крайней мере вдвое старше начала позднего палеолита в Европе.

Известны в палеолите следы не только медвежьего культа, но и культа других животных, точнее их черепов, возможно, связанного с тотемизмом. В Костенках на Дону на кровле двух полуземлянок находились черепа мускусных быков, кровлю третьего жилища увенчивал череп льва, а четвертого – череп тура. Прослеживается, таким образом, некая связь видов животных с социальной структурой. В Межиричах на Украине сохранился череп мамонта с условным геометрическим орнаментом, нанесенным на лбу красной краской. Возможно, что и этот череп служил конструктивным элементом жилища.