1
Когда они вошли, людей было еще немного. Жарко пылали снопы свечей вокруг амвона, но отдаленные пространства церкви были погружены в полумрак. Высокий человек, обратившись лицом к амвону, монотонно читал молитву. Перед ним, на возвышении, лежало нечто, окруженное цветами. Отец взял сына за руку, и они подошли ближе. Перед ними была расстелена плащаница с вышитым на ней полуобнаженным телом Христа. Отец наклонился и поцеловал край ткани; сын сделал то же, и они отошли к колонне храма.
Людей становилось все больше, у многих в руках были свечи, еще неживые. Но вот мальчик увидел, что люди передают огонь от одного к другому, от свечи к свече, и свечи начинают оживать, одна за другой. Теперь в руках почти каждого светилась живым огнем свеча. Потом над головами людей поплыла уносимая чьими-то руками плащаница. А люди молчали. Все внутреннее пространство храма наполнилось напряженной, чуткой тишиной. Казалось, мир замер в ожидании чего-то таинственного и страшного, что должно было вот-вот совершиться.
И тогда в тишине, в мерцании огней раздался звук – негромкое, глухое пение мужских голосов где-то в глубине алтаря. Слова о воскресении Христа – они звучали еще не уверенно, так, будто люди не могли еще поверить в то, что совершалось перед ними. Но мало-помалу пение крепло, становилось громче, и вот царские врата открылись, над головами проплыли хоругви, и следом за ними люди двинулись из церкви. Они шли вокруг храма все так же молча, с горящими свечами в руках. Быть может, так шли они когда-то к пещере в скале, чтобы увидеть погребенного – и стать свидетелями чуда.
Но вот люди остановились, и раздался ликующий голос священника:
– Христос воскрес!
– Воистину, воскрес! – ответила толпа.
Христос воскрес из мертвых.
Смертию смерть попрал
И сущим гробах
Жизнь даровал.
Они снова вошли в церковь. Теперь вся она была залита радостным, торжествующим светом. И гремели слова канона:
Воскресения день,
И просветимся торжеством,
И друг друга обнимем...
Мальчик стоял, потрясенный. Потом отец взял его за руку, и они вышли из церкви. Свеча погасла. По ту сторону церковных стен была глубокая ночь.
Мальчик уже знал, что такое смерть, он видел ее. Люди уходили навсегда. Но теперь он узнал, что за смертью, возможно, есть какая-то иная жизнь, что Христос своей смертью победил смерть. Они возвращались домой, и отец пытался объяснить сыну смысл того, что они увидели и услышали этой ночью. А мальчик все вспоминал о том, как люди молча стояли в полумраке церкви с горящими свечами в руках и какая была тишина. И это воспоминание глубоко запечатлелось в его душе. Да еще звездное небо над головой, когда они вышли из церкви.
И ему захотелось сегодня же, вот с этой ночи, начать новую жизнь, свободную от ошибок и заблуждений – а их было уже так много в его короткой жизни.
2
Церковь святого Христофора – самая большая церковь в городе – была переполнена: здесь были члены правительства, – они сидели в первых рядах, – парламентарии, члены дипломатического корпуса, военные. Свободные места оставались только на задних скамьях. В алтаре, лицом к публике, сидели высшие иерархи католической и англиканской церквей.
– Боже, прими наши молитвы вместе с молитвами тех, кто скорбит в эту минуту, – сказал католический архиепископ в белом, поднявшись со своего места.
– И да обновит землю дух твой, – ответили люди в храме.
Вчера всю страну потрясло то, что произошло в одном из главных ее туристических центров. Молодой человек с длинными белокурыми волосами и задумчивыми голубыми глазами присел за столик у входа в кафе.
– Что-то здесь сегодня сплошные англосаксы, а азиатов не видно, – сказал он с кривой усмешкой женщине, сидевшей за тем же столом.
Позавтракав, он вошел в кафе, достал из теннисной сумки полуавтоматическую винтовку и хладнокровно расстрелял всех, кто там находился. Он не спешил – сделав выстрел, он прицеливался в новую жертву и снова стрелял, стараясь попасть в голову. Если он видел, что человек еще жив, подходил и стрелял еще раз в упор. Потом он вышел на площадь, где останавливались автобусы с туристами, и продолжал методично стрелять во всех, на кого падал его взгляд. Он убил людей, сидящих в одной из машин, и сам сел за руль, а затем остановил еще чью-то машину, убил женщину, а мужа засунул в свой багажник, и помчался по дороге. Тут он встретил еще одну машину – в ней сидела мать с двумя девочками. Их он тоже расстрелял. Наконец, он укрылся в маленькой гостинице на берегу залива, прихватив человека, которого вез в багажнике, и сделав заложниками хозяев гостиницы. Полицейские осадили дом, под утро там начался пожар, убийца выскочил из пламени в горящей одежде и был схвачен. Заложников нашли мертвыми.
Местность эта была широко известна своим мрачным прошлым. Когда-то здесь находилась знаменитая каторжная тюрьма – от нее остались полуразрушенные стены и башни, сложенные из камня, напоминающие развалины средневекового замка. Все остальное было уничтожено пожаром; хорошо сохранился только один корпус с тюремной церковью. Тюрьма была образцовой, заключенных стремились исправить, сделать из них добропорядочных граждан и христиан; поэтому их водили в церковь, но чтобы они не общались друг с другом, во время службы каждый из них помещался в отдельный узкий чулан без передней стенки, напоминающий открытый гроб, поставленный вертикально. Осужденные томились в этой тюрьме долгие годы, а когда умирали, их перевозили в лодке через залив на остров. Этот остров виден с берега и сейчас, он так и называется: Остров мертвых.
Рассказывают, что глухими темными ночами по каменным коридорам и лестницам тюрьмы проходят призраки людей, которые окончили свои дни в этих стенах.
Большую часть года над местностью, где стоит тюрьма, нависают низкие сырые тучи.
Быть может, предков убийцы с белокурыми волосами тоже привезли сюда в цепях, на каторжном корабле, через океан.
Служба в церкви святого Христофора была посвящена памяти людей. убитых вчера.
– Бог наше прибежище, наша сила, наша надежда, – сказал один из священников. – Не убоимся, хотя бы поколебалась земля, и горы двинулись в сердце морей.
И люди в храме в едином порыве встали и запели. Они пели о том, что время, подобно бурному потоку, уносит сынов человеческих, что память о них проходит как сон, что все неверно, все ненадежно в этом мире, и спасение наше только в вечном и нерушимом доме Бога.
Мальчик и его отец, стоя рядом, были захвачены мощью этого пения, единодушием людей, силой их веры.
Премьер-министр страны, взойдя на кафедру, прочитал слова из Послания апостола Павла к коринфянам:
"Скажет кто-нибудь: как воскреснут мертвые? и в каком теле придут?
Безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет...
Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении;
Сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе;
Сеется тело душевное, восстает тело духовное...
Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: "Поглощена смерть победою".
"Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?"
После заключительной молитвы люди поднялись снова.
– Бог есть любовь, – пели они, орган торжествовал, и отец сказал мальчику, что это гимн на музыку Бетховена из его последней симфонии.
Потом священники пошли к выходу. Они шли через весь храм проходом между рядами, а за ними шли премьер-министр и генерал-губернатор, их жены в черных шляпах, члены правительства и лидеры оппозиции и все, кто был в церкви, с первого до последнего ряда.
Отец и сын, стоя в одном из последних рядов, смотрели на идущих мимо, и отец вспомнил, как месяца полтора назад школьный учитель где-то в Шотландии вошел в класс и застрелил шестнадцать маленьких школьников и их учительницу, а потом застрелился сам. Раньше он преподавал в этой школе физкультуру и руководил отрядом бойскаутов, был чем-то ущемлен и писал недовольные письма королеве. Быть может, вчерашний убийца, за жертв которого молились сегодня, хотел превзойти учителя из Шотландии и поставить своеобразный мировой рекорд по числу убитых зараз. Ему удалось убить тридцать пять человек и еще многих ранить.
Теперь его будут судить как преступника и, скорее всего, приговорят к пожизненному заключению. Во многих других странах не миновать бы ему смертной казни; но и здесь всю оставшуюся жизнь – и в тюрьме, и после нее, если он все же выйдет когда-нибудь на волю, – он будет ждать, что кто-нибудь всадит в него нож или пулю.
Он убил только тридцать пять человек, и все содрогнулись, – думал отец. А в это самое время, далеко отсюда, огромная Россия, когда-то его родина, второй год ведет жестокую, безжалостную войну с маленьким народом на Северном Кавказе. Народ этот хочет только одного – независимости от России. В этой войне уже погибло в тысячу раз больше – более тридцати тысяч человеческих жизней, и никто не знает точно, сколько из них мирных, невооруженных женщин, детей, стариков. И сколько полегло в ней молодых русских солдат, которых посылают на убой бездарные генералы. Эту бойню начал и продолжает президент России, главнокомандующий ее вооруженными силами. На нем – кровь всех этих людей, это он убил их, искалечил, ограбил. Но он все еще остается президентом, и миллионы его соотечественников готовы переизбрать его на новый срок и продлить его бесславное правление. А главы западных демократических держав, приезжая в столицу России, нежно обнимают и целуют его. Никто из них не осуждает его, никто не называет его убийцей и мародером, никто не собирается посадить его на скамью подсудимых как военного преступника. Он – уважаемый глава государства.
Отец вдруг вспомнил Раскольникова – героя романа Достоевского. Раскольникова преследовала мысль: почему убийцы тысяч, миллионов – на свободе, почему они занимают высшие посты в государстве, повелевают, вершат правосудие, а он – убийца двух человек – идет в острог? Он решительно не понимал, почему уничтожать людей бомбами – более почтенная форма убийства.
– Пойдем, – сказал отец.
Они вышли из церкви. Был яркий, солнечный полдень. Напротив церкви, в кафе, люди сидели за столиками, поставленными на тротуаре. Жизнь продолжалась.
3
Они поднимались по каменистой тропе, все выше и выше, – старый монах и мальчик. Подошвы сандалий скользили по щебню, по сторонам тропы желтела опаленная солнцем трава. Но перевал был уже близок. И вот за ближайшей обнаженной вершиной они увидели еще одну, и на ней -невысокий холм, сложенный из камней. Редкие путники, – монахи из отдаленных монастырей, пастухи, крестьяне, бредущие по своим делам, – каждый из них приносил и клал камень – жертву духу-хранителю перевала, – и холм рос год за годом. Старик и мальчик тоже подняли по камню и положили их к остальным. Старик отер потный лоб рукавом и сказал:
– Сядем.
Они сели на землю. Под ними лежала долина, глубоко внизу сверкала на солнце горная река, пятна пены белели на камнях, но шум потока не долетал сюда. Лиловые, синие, погруженные в тень волны горных хребтов замыкали горизонт. Местами за ними поднимались белые облака; но это были не облака – то были вершины далеких гор, покрытых ледниками.
– Ничего нет на свете лучше гор, – сказал старик.
Он достал из складок широкого халата грубой шерсти деревянную чашку с остатками риса, который им дали утром в деревне, и поставил ее между собой и мальчиком.
Мальчик не привык задавать лишних вопросов. Они шли уже несколько дней, от селения к селению, от монастыря к монастырю, что громоздились на труднодоступных скалах, спускались в долины, наполненные туманом, переходили по камням или по шатким висячим мостам горные реки, пробирались едва заметными тропами по склонам горных ущелий – эти тропы проложили в древние времена великие завоеватели, искатели новых земель, упорные купцы, которые проводили здесь свои караваны. Они видели, как ламы танцуют во дворе храма в чудовищных масках, изображающих демонов – хранителей закона и защитников веры. Они останавливались у священных ступ и старик пытался разобрать надписи на камнях, источенных временем, или понять смысл таинственных изображений, выбитых на скалах. Им приходилось ночевать в палатках кочевников, а то и просто на земле, под звездами, и засыпать под ровный шум реки.
В деревнях мальчик собирал в чашку старика подаяние, в монастырях терпеливо ждал, пока старик беседовал с местными монахами или читал с ними сутры. Мальчик не привык задавать вопросы, только иногда он бросал на старика испытующие взгляды. Он ждал, когда тот скажет сам.
Солнце медленно уходило за горную цепь. Тени легли на долину, на темно-зеленые кедры у реки, снизу потянуло влажным теплым ветром, тонким ароматом трав и хвои.
Старик молчал. Тогда мальчик заговорил сам. Он вспомнил танцы в масках в ламаистских монастырях – ему приходилось видеть их и раньше. Вспомнил звон колокольчиков, удары гонгов, рев труб в храмах. Он вспомнил, как люди поклонялись божеству с головой слона или даже живым змеям – он видел все это далеко отсюда, на юге, там, где прошло его детство. Он видел, как другие люди долгими часами ползли в пыли, под палящим солнцем, поднимались и снова падали на землю, и снова ползли, чтобы поклониться великой священной реке. Он видел отшельников, высохших от зноя и голода, которые неподвижно сидели на камнях, скрестив поджатые ноги, чтобы десять тысяч раз в день произнести имя великого Брамы. Он видел немало удивительных вещей за свою недолгую жизнь.
– Почему на свете так много богов? – спросил он. – И какому из них следует поклоняться? Какой из них самый могущественный?
Глаза старого монаха, казалось, следили за тем, как менялась окраска неба над вершинами гор – сначала золотое, потом прозрачно-розовое, оно все более наливалось синевой.
– О чем ты спрашиваешь? – сказал он наконец. – Это все – земное, а все земное исполнено заблуждений и обречено на гибель. Да, люди пытаются найти дорогу к истине, но они все еще далеки от нее. Сколько в мире племен – столько богов. В мире, ты знаешь, бесконечное множество языков. Как мысли людей облекаются в слова их родного языка, так и вера людей воплощается в неповторимых формах, созданных их воображением. Все религии вытекают из одного источника. Из великого, бесконечного Атмана, из божественной души, частица которой вложена в каждое человеческое существо. Когда в человеке пробуждается вера, или сострадание, или совесть, – это она вспоминает о своем источнике.
Мальчик задумался. Пора, наконец, задать главный вопрос – тот, который он нес в себе все эти дни.
– Куда же мы идем? – спросил он.
– Разве я еще не сказал тебе? – удивился старик. – Мы ищем Шамбхалу. Мы ищем страну грядущей правды. Страну мудрецов и праведников. Только там нам откроются тайны мира. Только там мы поймем, зачем мы брошены в этот мир. Найти эту страну очень трудно. Никто не знает точно, какие дороги ведут туда. Известно только, что она где-то там...
Он протянул худую руку в сторону все еще видных снежных вершин. Потом он погладил свою седую, коротко остриженную голову и слабо улыбнулся. Мальчик тоже улыбнулся. Он знал, что должен идти за стариком, собирать для него подаяние. И старик нравился ему.
– Беда наша – Калачакра, колесо времени, – сказал старик. – Мы прикованы к нему. Счастлив тот, кто сумеет освободиться от колеса времени: он увидит Майтрейю, грядущего будду. Майтрейя явится миру, когда времени больше не будет.
И добавил задумчиво:
– Но, может быть, мы увидим его в нашем следующем воплощении... Многое было непонятно мальчику в речах старого монаха. Быть может, старик догадывался об этом, но думал: пусть слушает и запоминает, когда-нибудь поймет. Зерно, брошенное в душу такого мальчика, не погибнет – оно даст побег, оно будет жить.
– Ты только пойми, – сказал старик, – ты не одинок в этом мире. Посмотри: перед нами – горы, над нами – небо. В небе – звезды. Мы и это все, что вокруг нас, – таинственно связано, едино. Мы – в мире, а мир – в нас...
– Я постараюсь понять, – ответил мальчик.
– Пора, – сказал старик, поднимаясь. – Пусть мы только странники в этом мире. У нас есть цель, мы – в поиске. Это главное.
И они начали спускаться в долину едва заметной тропой. И тогда мальчик услышал, наконец, шум реки и увидел далеко внизу, в темноте, слабый мерцающий огонь – должно быть, это люди сидели вокруг костра.
Май 1996, Канберра