16/X. Сейчас 11 часов ночи. В доме
тихо, как бывало в прошлом году. Наконец,
установилась настоящая зима. А как у вас? Я
еще не имею полного представления о вашей
жизни. Знаю только, что вам нужны деньги.
Твоя нужда меня очень беспокоит. Я допускаю,
что первый месяц вы с Русей проживете путем
займа, но что станешь ты делать после 20/Х,
когда уедешь из Манзурки в Иркутск? Я знаю,
что условия жизни в Иркутске очень тяжелы.
От твоего положения неизбежно зависит и
положение Руси. Я не знаю, из какого другого
источника она могла бы получать поддержку.
Существует
еще одна важная сторона, которая теперь,
когда я пишу письмо, конечно, выяснилась, но
о которой мне остается догадываться. Я имею
в виду ее настроение, которое описано в
последнем письме. Ей трудно... Но о чем
существенном вы еще не говорили?..
Ее
настроение я понимаю, ее отчуждение от
людей надо было предвидеть. Но в этом ничего
угрожающего нет. Чем шире жизнь вокруг, чем
она богаче, тем сильнее у людей, вышедших из
каторжной тюрьмы, чувство потерянности и
подавленности. С таким настроением
уклоняются от встреч с людьми, стремятся к
уединению.
Но
я не могу не думать о будущем, которое, пока
дойдет это письмо, может быть уже наступит.
Оправится ли она к твоему отъезду из
Манзурки, будет ли она способна сама собою
управлять в тех условиях, куда ее забросила
судьба? Ответы на все эти вопросы я буду
жадно искать в твоих письмах, в каждом слове,
в каждом намеке.
Обо
мне не думай... Нет, не то я хотел сказать:
думай, даже непременно, но без всякой
тревоги, если это возможно. А что это
возможно, в этом ты сама меня убедила, давая
превосходную и, вероятно, преувеличенную
оценку моим силам.
Приписываю
несколько слов о подготовке к публичным
лекциям. Материала о фабричном
законодательстве у меня достаточно. Что
касается страхования рабочих, я проглотил
все, что здесь имеется, и привожу материал в
систему. Кроме того, я собираю материал об
империализме. Целый ряд фундаментальных
работ я прочитал.
23/X. Погода препакостная: туман,
мелкий дождь. Все злы, раздражительны.
Проснувшись, я взглянул в окно: бело от
снега. Настроение поднялось сразу на сто
градусов. Но, увы, это настроение держалось
ровно столько времени, сколько требуется
для того, чтобы сойти вниз и убедиться в том,
что моросит мелкий дождь, которого я не
разглядел сквозь стекло.
Вчера
получил неприятное известие об Иване
Николаевиче. Меня оно ошеломило. Такое же
впечатление оно производит на всех, кто его
знает и ценит.
24/X. Ночь. Только что ушел от
меня Гриша. Пришел он ко мне по делу, сидел
не более получаса. Дали ему на днях
переписывать роли. Переписать-то он
переписал, но судьбу свою проклял. Работа
эта требует воловьего терпения.
Ожидали
сегодня ледохода; говорят, у Карповой Горы
вода поднялась на 1 ½ аршина. Нет писем,
нет газет, нет свежих впечатлений. И, кроме
того, разве у меня мало причин волноваться
за тебя и Русю. Где вы и что с вами?
Сегодня
утро прошло безалаберно. Во-первых, ходил на
базар, моя очередь. Вернувшись, напился чаю,
пришла Ал. Вас. мыть пол, пришлось убраться
из комнаты. Главная же беда в том, что мы с
молодой хозяйкой ведем длинные, порой
изнурительные разговоры, вращающиеся,
главным образом, вокруг погоды и т. д. В этом,
разумеется, я – главный виновник. Каждый ее
приход в мою комнату сопровождается "обменом
мнений". Так и сегодня утром. Она завела; я,
грешник, не устоял, потом одумался, оборвал
разговор, но чтение не клеилось.
Эту
неделю, кроме перечитывания некоторых
разделов "Капитала", посвятил
собиранию и разработке материала о трех "измах":
меркантилизме, либерализме, империализме.
Каждый из этих "измов" я рассматриваю
как особую стадию в общем процессе развития
буржуазной идеологии. Мне непременно
хочется систематизировать материал, хотя и
сознаю, что материал беден, но надеюсь, что
от систематизации он выиграет больше, чем
потеряет обильный материал без всякой
системы.
То
же самое я сделаю с историей фабричного
законодательства. Только медленно
подвигается эта работа, а где взять больше
времени? Отказаться от газет и журналов? Но
это – жертва, на которую я не способен.
Между прочим, замечу: чтобы закончить
первую тему, непременно надо дочитать
Тойнби (А.Тойнби, историк и экономист, автор
кн. «Промышленный переворот в Англии в XVIII
столетии» (1884). – В.К.). Я это постараюсь
сделать к отъезду.
25/Х.
Теперь уверенно выписываю дату, перед носом
висит календарь. Конец досадным сюрпризам,
вроде потери одного-двух дней.
Сегодня
выдавали всем остающимся на будущий год
одежные, а мне и некоторым другим, конечно,
не выдали. Шорин, Сондак и другие в страшной
ажитации. Одни планы у них сменяются
другими. Масса желаний и законных
потребностей, но возможности и средства
очень ограничены. Мечтами и фантазиями
здоровая индивидуальность протестует
против общественных условий,
ограничивающих удовлетворение даже самых
законных потребностей человека.
28/X. Завтра Клашка – именинник.
После некоторых колебаний я купил ему
кожаный ранец ценой в один рубль. Когда я
показал подарок Александре Вас., она даже
всплеснула руками. Сегодня ожидали почту за
целую неделю. Не пришла.
30/X. Сегодня годовщина смерти
матери. В сумерках сидел у меня Гриша. Мы
говорили о матерях. Вспомнил он свою мать,
умершую, когда ему было тринадцать лет. В
середине разговора он вдруг оборвал себя и
обратился ко мне с вопросом:
–
Никогда, Рафаил, не испытал я таких чувств,
как в эту минуту. Отчего это?
Отчего...
Может быть, оттого, что в ту минуту, когда он
рассказывал, у меня сердце разрывалось на
части.
Когда
я остался один, я предался воспоминаниям.
Читал письма матери. Была минута, когда
острое чувство утраты целиком захватило
меня. Теперь, когда я пишу это письмо, я
совершенно успокоился. Окончу письмо, выйду
погулять. Ночь лунная.
31/X. Распутица окончилась.
Вчера пришла почта и принесла все газеты. Я
теперь ими завален.
Маруся
принесла "Остров пингвинов" Франса.
Роман ей понравился, но не все она поняла.
Просит меня прочитать. Я давно собирался
это сделать.
Случай
с Шориным. Он прочитал в газете об ужасных
событиях на Кардифских копях. На другой
день он признался:
–
Знаете, Рафаил, что я вам скажу?
–
Что?
–
Без Маркса ничего в этом понять нельзя.
–
В чем, в "этом"? - спрашиваю я.
–
В несчастии с горнорабочими. Я много думал
об этом и пришел к такому выводу.
Без
Маркса, действительно, в этом ничего понять
нельзя.
8/XI. Вчера вечером сидел у меня
Гриша. Оказывается, слух об отправке его в
Усть-Цыльму оказался неверным. Во всяком
случае, его не тревожат. А он приготовил
себе в дорогу телятину, сухарей.
Направляясь ко мне, он захватил провизию с
собой. Таким образом, благодаря вздорному
слуху мы имели "роскошный" ужин. Он
бывает часто у меня, и он меня совершенно не
стесняет.
Вчера
же отправил твоей маме большое письмо, она
запрашивала меня о моих планах. Я не считал
возможным обойти этот вопрос, а с другой
стороны, я могу говорить с нею только
откровенно. Когда человеком руководит
глубокое уважение и сердечная
благодарность, ничего худого он написать не
может. Верно?
Все
свое свободное время (свободное от обеда,
чая, сна, прогулки и т.д.) я читаю Тургенева.
Таким он оказался подходящим моему
состоянию духа писателем, что ты и
представить себе не можешь. Много времени
посвящаю мелочам, связанным с отъездом.
Горе с такими богатырями, которые 33 года
сиднем сидят, а потом вдруг приходят в
движение. Обдумываю, что положу в корзину,
что в портплед. Мысленно я перебираю каждую
вещь, спорю сам с собою, сержусь на себя, а
потом прихожу в себя и начинаю смеяться над
собой.
Теперь
расскажу тебе местную новость. Помнишь ли
ты девушку, резавшую хлеб в лавке Оганесова,
по имени Ира. Она часто смешила нас
выражением: "хараш-ш-шо!". Так вот эта
девушка вышла третьего дня замуж. Вчера во
время торжественного обеда отец ее, много
выпивший, свалился со стула и был таков.
Скончался он от паралича сердца.
По
сведеньям из Усть-Цыльмы о
екатеринославцах, Илье с Настей живется
скверно, работы нет, и жить приходится на 8
рублей казенного пособия. Евгений весь ушел
в книги, Вере очень тяжело, но материально
лучше всех, так как она имеет уроки.
В
ответ на твое письмо скажу, что я всю
сознательную жизнь провел в борьбе со
своими чувствами и страстями. Управлять
собой – таков был тот голос, который держал
меня всегда в состоянии натянутой струны.
То, смысл чего был мне темен, прояснилось
мне только в последние годы, в самые
последние. Мне верится в победу, потому что
хочется быть человеком.
Мое
самое серьезное желание заключается в том,
чтобы ты нашла работу в Иркутске и могла, по
крайней мере, еще раз пожить с Русей. Но при
всяких обстоятельствах мы должны пробивать
дорогу друг к другу. Весь вопрос в том, где
мы, в конце концов, встретимся. Решение его
зависит в настоящее время от тебя. Я ожидаю
твоих советов, распоряжений, указаний – и я
готов подчиниться всему, что может
приблизить наше свидание.
Срок
мой кончается
28,
28, 28, 28........
11/ХI. Сейчас 9 часов вечера.
Завывает настоящая пурга.
На
душе неспокойно, грустно, а пожаловаться не
на что. Вечером провожал Гришу. Увезли
беднягу на Печору. Он желал остаться в
Пинеге на время ярмарки, надеясь
подработать по счетоводству, но ему не
разрешили.
Началась
зима с длинными ночами, короткими днями, с
вьюгами и снежными сугробами, с редкими,
затихающими вдали звуками колокольчиков.
Сам я пережил в ссылке много таких зим, и кто
знает, что сулит будущее?
Царящий
в стране режим бессилен над всеми нами. Мы
неуклонно идем к цели. Но я не могу забыть ни
на мгновение, что чуждая мне, враждебная
воля отметила для меня и подобных мне
полосу жизни, что она стремится лишить меня
собственной воли и что она лишила меня
счастья занять место в свободном мире.
13/ХI. Вчера утром получил твою
телеграмму. Была в моей жизни одна
неожиданная весть, которая оставила в душе
чувство страха перед неизвестным
несчастьем. Мать моя, читая мое первое и
последнее письмо к ней из ссылки, просила
своего бога укрепить ее сердце... Первым
моим внутренним движением является
стремление защитить свою голову от
тяжелого удара. Это стыдно? Может быть...
К
счастью телеграмма принесла мне радость,
потому что она высказала мое самое
затаенное желание. Такова была моя первая
реакция. Потом я вспомнил Русю, которую ты
оставила одну, без надежды на скорое
свидание – и моя радость потускнела.
Жертвовать хоть каплей ее радости ради меня
– это немыслимо: ты на это не пойдешь, я не
приму. Но я имею в виду положение Руси, как
оно вызвано сложившимися обстоятельствами.
Положение ее внешне как будто легче, но
внутренне – иначе.
Мне
рисуется ее образ и ее переживания после
каторги. С тех пор, как этот образ встал
передо мною, я потерял что-то из своих "прав"
на радость и счастье...
Твой
отъезд из Иркутска я оправдываю. Это не тот
город, где человек, нуждающийся в срочном
заработке, может найти его. А деньги нам
нужны большие - и для уплаты долгов, и для
поддержания Руси. Не робей. Помни, что мы с
тобой счастливее многих других тем, что
духовно мы глубоко вросли в почву. Вот
только насчет материальных корней, это
слабовато, но мы молоды и никакой работы не
боимся.
16/ХI. Неожиданно получил письмо
от Нины Николаевны. Она пишет: "Мне ужасно
стыдно, что до сих пор не написала Вам ни
слова, а так часто хотелось... Мне очень о
многом хотелось с Вами поговорить: о
серьезном, серьезном... Я вообще потеряла
большую долю своего легкомыслия былого...
Алексеев, вероятно, огорчился бы, узнав о
моем отступлении от православия". Она
вместе с Федором Федоровичем Ц. живут в
Питере. Федор Федорович поступил на какие-то
политехнические курсы, а что делает Нина –
не знаю, и она об этом не пишет. Как видишь,
сам бог послал мне еще одну семью в Питере,
которая будет мне рада. Не перст ли это
указующий?
А.
прислал мне ботинки, галоши и шапку. Сам
Шорин, человек осторожный, признал, что это
не ботинки, а идеал. Я такой обуви не носил.
Поблагодари его потеплее от моего имени. Я
это сделаю в письме, которое собираюсь
написать.
Сегодня
выдавали кормовые, мне не додали около
рубля. Сам по себе досадный факт привел меня
в радостное возбуждение: как никак, а похоже
на то, что эти кормовые – последние,
последние в Пинеге. Еще один факт: сюда из
Архангельска переведен студент. Приехал он
в чужом тулупе и валенках. Мне поручается
отвезти их обратно.
По
моим расчетам ты в настоящую минуту должна
еще находиться в пути. Ты не можешь приехать
в Бердянск ранее 20-го. Если ты черкнешь в
этот день, я еще успею получить в среду 27-го,
накануне отъезда.
20/ХI. По моим расчетам ты должна
завтра утром приехать в Бердянск. Когда я
хочу угадать твое настроение, с каким ты
едешь в Бердянск, я вспоминаю один твой
отзыв о нем, высказанный тобою однажды во
время тюремного свидания в Екатеринославе.
Я невзначай назвал Бердянск. Ты немедленно
отбросила мое предположение и при этом
сказала:
–
Там у нас разбитое корыто!
Ошибаюсь
ли я в твоем настроении теперь?
Я
это настроение разделяю, хотя должен
признаться, что оно у меня слабее. Не могу
представить себе, чтобы что-либо заставило
нас прожить в Бердянске продолжительное
время.
23/ХI. Сегодня я взял Катю за руку,
и мы пошли с нею в магазин, чтобы выбрать
подарок, который я хочу ей сделать. Я
назначил на подарок сумму в 50 коп., а она
выбрала альбомчик стоимостью в 35 коп. Я
предложил ей выбрать еще одну вещь, и она
выбрала пенал. Шохин купил ей маленькое
корытце и прибор для катанья и глаженья
белья.
Получил
твои письма с пути – из Иркутска, из Сызрани.
Ты, по обыкновению, даешь весьма
благоразумные советы об укладке дорожных
вещей и т.д., но до всего я дошел уже
собственным умом. Разногласие у нас только
по вопросу о том, откуда "стучать
телеграмму" (так Иоков переводил
еврейскую фразу "клапен айн телеграмм"
русскими словами "стучать телеграмму").
Скорее всего, буду телеграфировать из
Архангельска, где станет известно, еду ли я
в Питер.
Между
прочим, Ал. Вас. взялась починить меховой
воротник моего пальто шапкой, которая мне
больше не нужна, а Татьяна Ив. предложила
изжарить кусок телятины и приготовить
пирожки.
Каково?